—Это правда?—допытывалась Рамильда, глядя на Индрека как бы с разочарованием.— А о моем имени вы не думали, когда так напевали?
— Что-то не помню, кажется, не думал.
— А постарайтесь вспомнить,— настаивала Рамильда.— Римадла, Рамидла, Мирадла, Маридла, Ридла, Радла, Ридли, Радли, Кидли, Кадли, Мидли, Мадли. Ведь так вы думали, не правда ли?
— Не знаю, может быть.
— Ganz bestimmt, so war es!!—заявила Рамильда и добавила словно про себя:—Значит, Тигапуу прав! Тигапуу прав!
Она, пританцовывая, вышла из комнаты, как будто торопилась сообщить кому-то радостную весть, а Ин-дрек бессмысленно повторял, глядя ей вслед:
— Тигапуу был прав, Тигапуу был прав! —и внезапно почувствовал невыразимую тяжесть на сердце, от которой по всему телу разлился странный жар. Он увидел себя вдруг на каком-то кладбище, где шумели темные ели; кто-то стоял рядом с ним, а потом убежал. Он остался один. Вот и сегодня кто-то убежал, всегда кто-нибудь убегает, только он остается,
он один.
Так размышлял Индрек, нарезая хлеб, как вдруг вошла госпожа Мальмберг и спросила:
— Почему вы сегодня так плохо хлеб режете?
— Нож, наверное, тупой,— ответил Индрек.
— Наточите нож, не то больше раскрошите, чем
нарежете.
Тарелки и ножи с вилками тоже не слушались сегодня Индрека, они то и дело падали, то и дело гремели.
— Да что это с вами сегодня? Вы не выспались или больны?—'Спросила госпожа Мальмберг.
— Ночью звонков было много. Не давали спать.
— Бедный мальчик! —- посочувствовала госпожа Мальмберг.— Но этак от несчастных тарелок и чашек скоро ничего не останется, уж очень усердно выими гремите. Сами видите, все тарелки с отбитыми краями, а ручек у чашек и в помине нет.
1 Наверняка так оно и было! (нем.)