Глава XIV   Бормотание Индрека прервал колокольчик у входной двери.

Когда он дребезжал, это значило, что кто-нибудь либо входил, либо выходил из дому. Точно колокольчик висел у людей на шее. Но это относилось только к парадной двери. Когда пользовались черным ходом, колокольчик не звонил. Тогда люди просто выходили и сворачивали либо налево, либо направо, как кому угодно, но свернуть куда-нибудь надо было, без этого нельзя. В городе всегда так — хочешь куда-нибудь пойти, должен сворачивать, должен в свое время, в своем месте свернуть, не то непременно на что-нибудь наткнешься. Не то что в деревне. Там все по-другому. Там вышел из дому и знай себе иди все вперед и вперед, разве что свернешь куда-нибудь по доброй воле. Попадутся тебе на пути канавы, перейдешь по мосткам или перескочишь через них. На реках мосты, на протоках старые и новые перемычки — все для того, чтобы человек мог идти прямо вперед. На полях межи что ниточка, можно перейти и через картофельное и через ржаное поле. Даже на болоте между колдобинами есть кочки, по которым человек, если только захочет, может найти дорогу, когда бы он ни шел — днем или ночью,— это уж его дело. Только если ночью, то лучше при луне, так лучше. А попробуй, пойди в городе! Здесь не то что в деревне: здесь только и знай, что сворачивай то влево, то вправо, если хочешь куда-нибудь пойти.

Так обстоит дело с теми, кто выходит из дома господина Мауруса через черный ход. Те же, кто избирает парадный, проходят через большую комнату, где сидит Индрек за длинным столом или роется за занавеской в своем сундучке, как, например, сегодня. Кто-нибудь из них — граф, князь, пан или наш добрый друг Тигапуу — делает Индреку таинственный знак, и тогда он встает, подходит к парадной двери, и колокольчик почему-то не дребезжит. И если господин Маурус случайно спросит про того, кто ушел без звонка, то, оказывается, никто ничего о нем не знает. Даже Индрек не знает—в подобных случаях он делается вдруг глух и слеп. Пропал человек, точно в воду канул. Другое дело, если он ушел со звонком! Тогда все видят и слышат, кто и когда ушел. Вот какая разница между тем, как кто уходит — со звонком или без него.

Такая же разница и с возвращением. Если колокольчик звенит, тебя слышит полдома и навстречу тебе спешит Индрек, а то и еще кто-нибудь и спрашивает: с кем? что? зачем? И тебе приходится отвечать. Но если удалось пройти без звонка, то ты иной раз можешь долго простоять в большой комнате или расхаживать по ней, глядя по сторонам, прежде чем кто-нибудь явится и спросит тебя о чем-нибудь или предложит стул. Можешь разглядывать большой шкаф, на котором прежде стояли окаменевшие Гете и Шиллер. Теперь их там уже нет, но взамен ничего не поставлено, так что молчаливый гость никогда ничего о них не услышит, да ему и в голову не придет, что на таком высоком шкафу могло стоять что-либо окаменевшее. Раньше было лучше: гость замечал на шкафу два бюста и лебедя, что парил под потолком, точно ангел мира, и спрашивал — кто? что? почему? зачем? Так что люди покидали это перворазрядное учебное заведение, обогащенные знаниями, с более широким кругозором. Лишь одно вошедший без звонка посетитель может делать, как и прежде: он может приподнять цветистую занавеску — ведь она все равно колышется и вздымается при малейшем дуновении воздуха, словно говорит: «Приподними меня». За ней он увидит два этажа кроватей и на одной из них, быть может, господина Войтинского, он ведь любит полежать. Свернется в своем облезлом, засаленном рыжем пальто клубком, точно собачонка, и лежит себе тихонько. Сегодня колокольчик звякнул два раза,— дзинь-дзинь! — и когда в передней послышалось шарканье вытираемых ног, Индрек догадался, что пришел не кто-нибудь чужой, а старый знакомый, тот, кого он сам просил зайти сегодня между четырьмя и пятью, а теперь забыл об этом. Но господин Мяэберг не забыл, что его, как он выражается, «вытребовали». Нет, он помнит,— ведь он нередко заходит и без «требования», почему же не явиться «по требованию». Он приходит и, как сегодня, вытирает свои сапоги. Сапоги господина Мяэберга, когда он их вытирает, издают нечто вроде скрипа, и по этому скрипу Индрек узнает их, отличает от всех других сапог, входящих в парадную дверь училища господина Мауруса под звон колокольчика. Может быть, это объясняется тем, что у их владельца всего один глаз, тогда как у других людей — два. Теперь только Индрек понял, какое значение имеет это обстоятельство. Если у человека два глаза, ты свободно можешь ему лгать, продолжая при этом смотреть в глаза — ведь свой взгляд можно переводить с одного глаза на другой, с одного на другой.

Оглавление